Расчерченные карандашом листы бумаги — письма, которые хранятся практически во всех волгоградских семьях, но в каждом из них своя, уникальная правда о Великой Победе.
О том, какой ценой далась она сталинградцам — в воспоминаниях Александра Григорьевича Сурдутовича, автора книги «Мировая трагедия глазами подростка: воспоминания о войне, детстве и юности».
Александр Сурдутович родился 25 июня 1930 года, детство свое провел в Сталинграде. В качестве вольнонаемного вместе с матерью с 1943 года служил во фронтовом эквакогоспитале.
Наверное, это детское восприятие, но жизнь вокруг не казалась мрачной. В Тракторозаводском районе работали кинотеатр «Ударник» с залом на 1200 мест, клуб имени Горького с большим театральным залом, стационарный цирк.
После войны в кольцевом периметре остатков его стен стихийно образовался рынок. На береговом склоне Волги исправно работала бесплатная летняя киноплощадка. Была водная станция с яхт-клубом, прокатом лодок, купальнями для детей и взрослых, бассейн для соревнований.
По выходным дням в парке давали концерты артисты, по праздникам устраивались фейерверки...
На Нижнем поселке, летом, в жару, когда в домах стояла тяжкая духота, множество народа выходило со своими постелями ночевать на улицу.
В 1939 – 1940 годах начались перебои с хлебом. Его развозил по домам возчик на телеге с фанерной будкой и списком, наклеенным на фанерный лист. Полкило на человека.
Перед началом войны жизнь заметно улучшилась. В 1941 году хлеб в магазинах продавался уже свободно. Было шесть сортов: черный ржаной, белый ржаной («пеклеванный»), черный пшеничный («размольный») и белый пшеничный. Был еще более белый и из такой же муки, но с изюмом.
Карточки в Сталинграде ввели с 1 сентября 1942 года, через два с небольшим месяца после начала войны. Началось голодное время. Не в том смысле, что люди умирали с голода, а в том, что постоянно хотелось есть.
Когда война началась, мне было одиннадцать. В начале 1942 года в нашей четырехэтажной школе разместили формирующуюся танковую бригаду. Под классы оборудовали несколько подвалов в домах поселка. Учиться стали в три смены.
Первый раз немецкий самолет увидел первой военной зимой. Высоко в голубом небе маленький крестик - разведчик. Первые два ночных налета на Сталинград случились в апреле 42-го, когда фронт находился еще за сотни километров. По небу метались лучи прожекторов, грохотали зенитки. Кое-где в поселке уже имелись «щели»: примитивные убежища, способные защитить только от осколков. Их вырыли еще осенью, и мы, четвероклассники, копали тоже. Но в «щели» никто не пошел.
23 августа 1942 года. Фронт был уже совсем близко, но город жил своей обычной жизнью.
Первый и самый страшный удар пришелся на центр города, а северную заводскую часть он обошел. Но то, что творилось в небе и в городе, было хорошо видно. Сразу два двухмоторных «Юнкерса-88» с полным грузом бомб упали на то место, откуда разлетались наши самолеты. Такого громадного облака, а точнее, стены пыли я больше никогда не видел. Разве что в кино про извержение вулкана.
В ночь на 24 августа по домам ходили военные и убеждали жителей уходить к переправе в центр города. Мы с матерью взяли самое необходимое, сколько могли унести. Два дня провели в «щели» у частного дома каких-то знакомых. Идти дальше к центру было немыслимо: там все горело.
Я к тому времени уже научился подражать свисту падающей бомбы и попробовал озорничать, но получил хорошую затрещину. Время от времени, выглядывая из «щели», видел кружащие самолеты и небо, усеянное облачками зенитных разрывов.
К исходу второго дня стало известно, что немцы дальше Мечетки не прошли, и многие решили возвращаться домой. Ночью бомбежка прекратилась и мы пошли. Дорогу освещали горевшие на путях вагоны. Начал складываться особенный, неповторимый быт осажденного города.
До начала октября линия фронта проходила по внешнему обводу Тракторозаводского района, от нашего Нижнего поселка километра полтора – два. До этого времени немцы завод не бомбили, очевидно, надеясь захватить его в целости.
Время от времени, то тут, то там падали мины, заставляя людей держаться ближе к подъездам. Все тротуары у самых домов были покрыты толстым, в несколько сантиметров, слоем битого стекла. Стояло бабье лето, и мы еще бегали босиком. Ходили и по стеклу, осторожно, плашмя, ставя ноги, и никто ни разу не порезался.
Днем немцы почти беспрерывно бомбили передовую. Одномоторные Ю-87 хоть и прозвали «лаптежниками» за их неубирающиеся шасси, но, закрытые обтекателями, они были похожи на лапы хищной птицы, готовящейся схватить добычу. Восемь - девять самолетов выстраивались в круг и пикировали на цель по очереди. Входя в пике, пилот включал специальную сирену. От одного только ее воя, казалось можно сойти с ума. Когда, сбросив бомбы, самолет еще только выходил из пике, за ним уже падал другой, за ним тут же третий... Вой сирен, свист падающих бомб, взрывы, натужный рев моторов выходящих из пикирования самолетов, сливались в жуткую, оглушительную какофонию.
Несмотря на обстрелы, завод ремонтировал танки. Маме часто приходилось выезжать на машине оказывать помощь раненым, порой за пределами завода. Поняв, наконец, что завод целым им не взять, 29 сентября немцы обрушили на него все, что могли, в одночасье превратив в развалины. Пятисот килограммовая бомба, прежде чем взорваться, прошила все его пять этажей. Мать покинула завод в числе последних тридцати его работников во главе с директором. Забежала за мной в подвал. Когда ее увидел – впервые заплакал.
А в ночь с 3 на 4 октября двинулись к берегу Волги, до которого было метров 200-300, но по дороге несколько раз пришлось уткнуться носом в землю, пережидая близкие разрывы мин. Поселок весь уже горел.
13 октября 1942 года. Яркий солнечный день, бездонная голубизна неба без единого облачка. В кузове ЗИСа нас человек десять: военные и эвакуируемые гражданские. Едем по степной дороге - там, где сейчас Волжский.
Сталинград как на ладони, вернее место, где он есть, но город не виден. Как будто на него набросили серое покрывало, а из него вертикально, на несколько километров, поднимается толстый столб черного дыма, и лишь на самом верху его шапка сдвинута ветром. Это все еще горит нефть.
Из-под этого покрывала слышен густой гул, без различимых звуков.
Машина за сутки довезла нас до Саратова. От Саратова на пароходе добрались до Сызрани. Мать стала работать операционной медсестрой в эвакогоспитале, я все дни проводил с ней.
Были раненые, которые не могли сами писать письма – так я стал писарем. Запомнил самое первое и даже фамилию: Золотарев. Было ему 18 лет, осколками у него буквально была разворочена грудная клетка. И когда я писал под его диктовку, уже знал, что он безнадежен. А через два дня видел его широко раскрытые, уже неживые глаза.
Это было первое в моей жизни такое близкое соприкосновение со смертью.
В Сталинграде было много смерти вокруг, но была она как бы на расстоянии. Было мне тогда немногим больше 12 лет.
Вернее ночь и раннее утро. Сообщения ждали с часа на час. Еще 7 мая узнали о подписании капитуляции, но как бы предварительно и полуофициально: радио об этом не сообщало.
В ночь с 8 на 9 мая я дежурил у телефона в канцелярии госпиталя. Незаметно пролетело время до трех часов ночи. И тут раздался голос Левитана. Я был единственным в госпитале, кто его в этот момент услышал.
Госпиталь спал, но я начал обегать все помещения и орать во все горло: «Война кончилась!». Уже начинало светать. И тут сначала отдельными выстрелами, потом все чаще, постепенно началась настоящая канонада. Сколько было в городе воинских частей, у кого только было какое оружие и ракетницы – все палило в воздух.
Особое чувство, которое люди испытали в тот день и в последующие дни мая не повторится никогда. Естественная человеческая радость, что остался жив и уже «не значишься в потерях», многократно усиленная тем, что была всеобщей. И все это на фоне яркой, благоухающей весны, когда чувства особенно обостряются.
Проработав значительную часть своей жизни экономистом, она всегда чувствовала в себе стремление к творчеству.
